— Какое оборудование берете? — спрашивает Техник. Это его предмет — оборудование.
— Гипномаску беру (въелась в мысли гипномаска, называю в первую очередь). Беру универсальный приёмник сигналов. Вообще-то, если атмосфера густая, вероятнее, язык там звуковой, но надёжнее универсальный приёмник. К приёмнику запись: фото-, кино-, магнито— для любых волн. Ещё киберлингвиста для расшифровки записей, креплю его к скафандру. Кибера для разведки с самостоятельным двигателем, этот будет у меня на посылках. Ещё одного. Рато-кухню для изготовления пищи из местных атомов…
— Скафандр стандартный? — спрашивает Техник. Чую подвох в излишней бесстрастности вопроса.
— Стандартный, да. Впрочем, нет. Скафандр с дегравитатором. Ведь показатель массы 49, для меня это тяжеловато. Изоляция нужна сверхпрочная. Воздушная оболочка толстая, на дне её давление может быть около сотни атмосфер, скафандр должен выдержать. И специальный слой для термоустойчивости.
— Против межпланетного холода?
— Против холода. Впрочем, и против жары. Минус 150 на поверхности — это больше нормы. Ведь до здешнего солнца — двадцать шесть астрономических единиц, практически оно и не греет совсем. Значит, есть подогрев изнутри. Внутреннее тепло выделяется на этой планете.
Техник молчит, вопросов не задаёт больше. Видимо, я заказал правильно. И Граве кивает головой:
— Приступайте! В зеленую кабину, пожалуйста.
Оглядываюсь. За спиной у меня ряд цветных дверей, словно будки телефонов-автоматов. Я знаю, что это такое: кабины для межзвёздного перемещения за фоном. Неужели так, сразу меня и отправят на ту планету? Вот это экзамен!
— 272/АУХ, номер 2249, — напутствует меня Граве. — Цифры набирай правильно. Успеха тебе, Человек!
Перемещение в зафоне я уже описывал неоднократно. Вошёл в кабину привычно, проверил заказанное оборудование, надел и закрепил всё, что полагается закрепить, цифры набрал.
А потом как закрутило, как пошло ввинчивать и вывинчивать. Долго ещё я сидел в изумлении, вздохнуть не мог, только головой качал: “Ну и ну! Ну и ну!”
Наконец собрал мысли, вспомнил, что я экзамен сдаю, перемещён по тридевятому слою, мой объект где-то рядом. Встал, скафандр ещё раз проверил, двери приказал открыться мысленно, выглянул наружу. Так и есть: стандартная межзвёздная станция, ряд кабин, площадка, слева — буфет и спальни, справа — круглое окно в космос. И вот он, мой объект — 2249.
Честно говоря, страшновато выглядел этот объект.
Висело прямо передо мной, заслоняя целое созвездие, мрачное тело, почти чёрное, но с тускло-багровым отливом, цвета запёкшейся крови, пожалуй, и с красновато-серой бахромой по краям.
Я только вздохнул: “И зачем меня послали сюда?” Сразу понял, что означает этот багровый отсвет. Видимо, под густой толщей непрозрачной атмосферы планета моя раскалена, если не расплавлена, сквозь слои газов ледяных, холодных, тёплых и горячих просвечивает лава. “Эх, не тот билет потянул. Вот тебе: мечтал о мире, похожем на Землю, попал на планету-вулкан. Ну ладно, делать нечего, если послали, надо обследовать, привезти веские доказательства отсутствия жизни. А какие тут доказательства? С первого взгляда видно… Никто же не спрашивает: есть ли жизнь в недрах вулкана?”
Пересел в ракету.
— Ну, вези меня, автоматика!
По мере погружения в атмосферу планета становилась разнообразнее и беспокойнее. Зловещая чернота постепенно наливалась кровью, прорисовались алые жилки, потоки лавы, вероятно. Зашевелилась багровая бахрома. Так бывает в космических путешествиях — дальний протуберанец кажется неподвижным, а на самом деле это огненный смерч астрономического размера, язык дико ревущего пламени. Вот в такое пламя и спустила меня ракета.
Мы, жители Земли, знаем, насколько беспокойнее атмосфера летом, насколько тропические ураганы страшнее наших умеренных ветров. А ведь у Москвы с тропиками разница в каких-нибудь двадцать градусов; там же — на 2249 — было градусов восемьсот или около того. Мятущееся месиво, жёлто-сине-оранжевое, свистящее, воющее, грохочущее, швыряющееся камнями. Оторвавшись от ракеты, я сразу же почувствовал себя футбольным мячом в ораве школьников. Кувыркнувшись сотню раз, с трудом зацепился за что-то прочное, перевёл дух и увидел себя на каменистой равнине цвета догорающих углей. Твёрдый грунт всё-таки был здесь — раскалённый, пышущий зноем, но твёрдый. На тысячи километров банная каменка. Плесни водой, зашипит, даже мокро не будет, капли разбегутся ртутными шариками.
Эх, не тот билет вытянул. Что бы стоило взять соседний?
Мне совершенно ясно было, что дипломатические задачи я выполнил в первую же минуту. Никаких сапиенсов тут нет и не будет, кроме жареных. Следовательно, без зазрения совести можно распоряжаться этим небесным телом. Как распорядиться? Нормальное учебное решение: если планета громоздка, раскалена и для жизни непригодна, следует расколоть её на несколько меньших, примерно такого размера, как Земля. Выделение внутреннего тепла прекратится, куски вскоре остынут, тогда их можно приспосабливать для заселения. Что я должен был сделать? Составить проект, где и как наивыгоднейшим образом расположить раскалывающие установки. Спускаясь, я разглядел сквозь багровый туман атмосферы огненные прожилки. Вероятно, это естественные геологические разломы. Надо подойти к ним, спустить кибера, произвести глубинную разведку. Главное — измерить толщину коры. Итак, задача ясна: я прохожу маршрут километров в сто пятьдесят, до ближайшего потока. Достаточно для четвёрки с минусом.
И я пошёл. “Шёл” — это сказано хвастливо. Меня подбрасывало, качало, переворачивало и — бам! — швыряло с размаху о камни. Казалось, зловредная планета умышленно старается уничтожить пришельца, раскрутив, расплющить в лепёшку. Мне не было больно, стеклоэластик смягчал удары, но после каждого сальто я с трепетом ощупывал швы. О, кажется, стало теплее! Неужели трещина? Ведь снаружи восемьсот, если шов разойдётся, я буду сварен на пару, как цыплёнок.
Десятки раз мне хотелось отказаться от этого безумного маршрута, вернуться в ракету, сесть поглубже в кресло и скомандовать: “Прочь! Скорее прочь из этого ада!” Через два часа я буду на межзвёздной станции, через два с половиной — в тихой, надёжной комнате курсов, где сидят за кафедрой интеллигентные педагоги. И я им скажу… Что скажу? Скажу: “Извините меня, пожалуйста, я вытянул планету чересчур опасную…” Но какими глазами они посмотрят на меня? Техник выразит кислое презрение, Лирик — снисходительное всепрощение, а Граве — дорогой куратор — начнёт доказывать, кипятясь, что Человек — слабое существо, нельзя давать ему такие трудные задания. И во все их учебники войдёт абзац о том, что жители окраинной планеты Земля — слабодушные субсапиенсы… слабаки, одним словом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
